Год назад прежняя жизнь рухнула. Ракеты взорвали казавшийся не таким уж шатким мир в Европе, закончилась эпоха небрежно замаскированного авторитаризма в России, были отменены или усложнены связи с западными странами, иссякли последние надежды на гуманизацию режима — пусть долгую и зигзагообразную. Часть активистов стала политзаключенными и «иноагентами», часть столкнулась с новыми ограничениями и опасностями в своей работе, став, например, «нежелательными организациями», а часть и вовсе была вынуждена уехать за границу.
Каковы итоги трагического года для гражданского общества? Сначала поговорим об условно-хороших новостях. (Да, такие есть.)
Cкорость действия
Как это ни странно, даже 2022 год-пепелище, год-воронка не выглядит безысходно. Война в Украине заставила многих активистов действовать решительнее, быстрее — наконец-то без оглядки на безответственную максиму «политика отдельно, социальные проекты отдельно». За считанные месяцы в России и за ее пределами сформировалось движение против военной агрессии, и это, пожалуй, главное гражданское достижение этого года.
Агитация против участия в боевых действиях, аварии товарных поездов на направлениях, ведущих к Украине (или к оборонным предприятиям), помощь беженцам и гражданам, вынужденным уезжать из России под угрозой преследования, — эти и другие инициативы воплотились в активистских проектах*. Эти проекты очень разные — от новых низовых сетей вроде Феминистского антивоенного сопротивления и «Свободной Бурятии» до давно существующих организаций типа «Весны» и штабов Навального.
* В этой статье мы намеренно не называем существенное количество инициатив в России, и поступаем так лишь потому, что они действуют под постоянной угрозой раскрытия силовиками.
Столь же быстро появилось и волонтерское движение за границей России. И давно переехавшие в другие страны россияне, и новоприбывшие беглецы буквально с чистого листа начинали некоммерческие проекты. Многие из них выжили и продолжают успешно помогать пострадавшим от войны в Украине и спасающимся от дискриминации или тюрьмы жителям России. Таковы, например, «Ковчег», Helping to leave, In Transit, тот же ФАС, «Вывожук», «Квiр Свiт», «Золотой ключик».
Главную роль в столь стремительной самоорганизации сыграли технологии. В первую очередь — связанные с обменом информации и проверкой данных. Использование групповых чатов, анализ данных в разных сервисах, в том числе геоинформационных, — все это позволяет активистам координировать действия, не теряя времени.
Как собирать пожертвования, когда российские банки отключаются от системы переводов SWIFT, а банкоматы не принимают карты? Антивоенные проекты быстрее других приняли новые правила игры и стали принимать донаты через карты банков из других стран, криптовалюту и коллективные схемы обмена деньгами по принципу знаменитой «хавалы».
Почти у каждого россиянина в кармане лежит смартфон, и это значит, что вопрос только в том, как доставить ему туда послание, убеждающее выступать против войны. Так рассуждают медиаактивисты. Это отдельное направление антимилитаристского движения, которое сильно выросло за год: агитация достигает десятков миллионов граждан. Наиболее заметные — «Медиапартизаны», «Видимый протест», «Служба поддержки». Впрочем, антивоенная медийная агитация шла и в оффлайне. Классический пример: газета «Женская правда».
Что же с нами не так?
Сразу после 24 февраля активисты попали в ситуацию жесткого стресса, который только усиливался. В большей степени это коснулось уехавших из России, в меньшей — оставшихся, но так или иначе война активировала все родовые травмы гражданского общества.
Стресс погрузил многих в депрессию в медицинском смысле, а также преумножил психологические проблемы с эго и тщеславием. В ситуации бегства и меняющихся правил игры случались казусы, когда активисты неаккуратно и неэтично помогали своим подопечным. Эту тему рефлексирует в своем телеграм-канале активистка Юлия Цветкова, находившаяся под судом по обвинению в изготовлении порнографии и пропаганде нетрадиционнных ценностей.
Стоит ли говорить, что сейчас, спустя год, пренебрегать безопасностью стало совсем уж недопустимым делом, поскольку инструменты и технологии цензуры и подкрепляющие их законы России лишь ужесточились.
А самое главное, проснулись призраки, доставшиеся нам, постсоветским поколениям, из советского прошлого. Вдруг — неловкий момент — оказалось, что в активистском сообществе тоже можно встретить имперство и скрытую ксенофобию. Для многих оказалось неочевидной связь между насилием в общении и физическим насилием, между принятием других такими, какие они есть, с их гендерной, культурной и любой иной идентичностью, — и войной с «наркоманами», «нацистами» и их «гендерно-нейтральным Богом»…
И наконец, физическое расстояние между уехавшими и оставшимися активистами переросло в идейное. Оставшиеся почувствовали себя брошенными, а уехавшие сочли их — например, тех, кто продолжает подавать заявки на президентские гранты для НКО — предателями. Лишь редкие встречи на мероприятиях вроде Конгресса антивоенных инициатив в Берлине содействовали возведению некого мостика понимания между двумя образовавшимися берегами.
Что с этим делать?
Ключевое слово: бережность. Если активисты не будут бережно относиться друг к другу — и в личном общении, и в профессиональных коммуникациях, и в спорах в групповых чатах, — общий враг будет праздновать победу. Потому что принцип «разделяй [сообщества с общими целями и разными взглядами] и властвуй» никто не отменял.
Активисты с противоположными ценностями могут и должны работать вместе — это не так сложно, если относиться к сотрудничеству именно как к работе с приоритетом общей цели, а не как к браку и совместному воспитанию детей. Мы можем спорить об эффективности ненасильственного сопротивления, феминитивах, неолиберализме, имперском сознании, но ради прекращения войны (долгосрочного, не передышки для Путина и его войск) мы готовы сотрудничать. «Теплица» разбиралась в этой проблеме здесь и здесь.
Преодолению разногласий способствуют и другие нехитрые ментальные техники: например, соотнесение своих привилегий, прав и свобод, а также условий жизни, с теми же параметрами у других людей. Принятие факта, что оставшиеся в России активисты находятся в гораздо большей опасности и вынуждены действовать по правилам конспирации, меняет отношение уехавших к оставшимся.
У всех свои трудности. Для тех, кто развивает свои проекты вне России, важно постоянно поддерживать связь с активистами в стране. А для некоммерческого сектора в России важно сохранять трезвость. Экономика страны устояла, поэтому и обычных граждан, и НКО будут делать управляемыми, покупая денежной стимуляцией разных видов лояльность власти, которая всем миром, кроме Северной Кореи, Эритреи и еще нескольких государств, признана агрессором.
Конструктивным подходом было бы беречь друг друга и сотрудничать, несмотря на разногласия, еще и потому, что восстанавливать гражданское общество из руин попросту больше некому. Мы на этих развалинах одни. По крайней мере, надеяться больше ни на кого не стоит.