Одна из самых известных правозащитных организаций России — Правозащитный центр «Мемориал» — была ликвидирована судом 5 апреля 2022 года. Формальным поводом для уничтожения стало ненадлежащее исполнение законодательства об «иностранных агентах». Менее чем через два месяца «мемориальцы» объявили о создании Центра защиты прав человека «Мемориал». Мы побеседовали с юристкой Анастасией Гариной, исполнительной директоркой Центра.
«Это стремление выжечь любую активность»
— Можно ли сказать, что сейчас не только НКО, но и вообще любого человека — особенно по новому закону, который принят в трех чтениях, — легко признать иностранным агентом?
— Да. Более того, закон об иностранных агентах написан так, что соблюдать его невозможно. Правозащитный центр пытался найти решение, ничего не получилось, и нас все равно ликвидировали. Еще и экстремизм хотели навесить.
— Но ведь не получилось в суде с экстремизмом?
— Не получилось. Но прокуратура продолжала рассказывать, что нас ликвидировали за экстремизм.
— Так и говорили?
— Да, они это опубликовали в своем отчете. У меня такое ощущение, что государство пытается запретить примерно все, что шевелится. Даже если мы придумаем какую-то форму существования, которой раньше не было, государство немедленно примет закон о запрете этой формы. Это стремление выжечь любую активность. Скорее всего, ликвидировали нас не потому что плашка им не понравилась, а чтобы накануне войны не было еще одной площадки для высказываний, для экспертных оценок. Но «Мемориал» будет искать пути выживания. В конце концов, мы работали с ярлыком «иностранного агентства» 6 лет, пока нас не ликвидировали.
«Поддержки много, и это классно»
— Новый Центр станет прямым наследником ПЦ «Мемориал»?
— Я бы так не сказала. Просто люди из прежней команды решили объединиться и работать дальше. Уже без образования юридического лица.
— Изменятся ли задачи?
— Главной задачей остается защита прав человека. Помимо этого — юридическая работа, помощь мигрантам, работа с правами человека на Северном Кавказе, помощь со свободой слова, свободой выражения.
— Составление списков политзаключенных?
— Помощь политзаключенным — отдельная программа «Мемориала». Мы знаем этих людей, дружим с ними, но они работают самостоятельно.
— Почувствовали какие-то сложности в связи с отсутствием юридического статуса? Например, со сбором пожертвований?
— Сейчас у нас нет пожертвований. Думаем над этим, люди нас спрашивают. Ищем формат, чтобы это было безопасно и для нас, и для тех, кто будет переводить нам деньги. А так-то да, нам понадобилась куча ресурсов для того, чтобы пересобраться и снова встать на ноги.
— Как ваши коллеги отреагировали на создание ЦЗПЧ?
— Думаю, все, кто нас знал и поддерживал, ждали этого. Кажется, даже недруги ждали. Но негативной реакции было минимум. А поддержки мы получили много, и это классно.
«Мы больше, чем журналисты, привязаны к земле»
— Верно ли, что часть обновленной команды остается в России, а другая часть будет работать из-за границы?
— Да, у нас такая комбинированная команда.
— А были мысли создать структуру целиком за границей? Типа «Мемориал.Европа»?
— Были. Возможно, мы к ним еще вернемся. Кстати, есть исторические общества «Мемориал» — во Франции, в Чехии… С другой стороны, что мы будем делать целиком в Европе? Мы все-таки занимаемся проблемами России.
— «Новой газете» это не помешало.
— У СМИ своя специфика. Они собирают информацию и публикуют ее. Мы делаем много экспертной, юридической работы. Больше привязаны к земле.
— Скорее всего, сотрудники, которые остаются в России, рискуют больше. Вы собираетесь их как-то защищать, например, анонимизировать?
— Естественно. Мы заботимся о людях и не собираемся их бросать в топку ради достижения важных целей. Другое дело, что у нас есть публичные фигуры. Например, Олег Петрович Орлов или Светлана Алексеевна Ганнушкина. Как их анонимизировать?.. Так что, хотят — выступают от своего имени.
Кроме того, публичность в некоторой степени защищает людей. Если вся государственная мощь навалится на Олега Петровича, наверное, к этому будет больше общественного внимания, чем если бы репрессиям подвергался волонтер. А вообще, кроме «фронтменов», естественно, есть достаточно большое количество людей, в том числе непубличных. Просто работники, волонтеры. Действительно, мы стараемся их защитить, обеспечиваем разумный уровень безопасности.
— Повлияла ли на «мемориальцев» популярная сейчас дискуссия между теми, кто уехал, и теми, кто остался? Одни говорят, мол, вы остались и своими налогами поддерживаете режим. А другие отвечают: уехали — и ладно, «good for you», но право говорить теперь у тех, кто остался. У «Мемориала» есть позиция по этому вопросу?
— Мы очень горизонтальная структура. Всегда было так. Мы никому внутри команды не навязываем единое мнение по какому-либо вопросу. Есть те, кто считает, что правильнее остаться, и те, кто считает, что правильнее уехать. Мы все уважаем друг друга. Я не видела ни одного упрека, брошенного коллеге за его или ее позицию по этому вопросу.
«Хороших тенденций для НКО я не вижу»
— Сейчас многие пытаются делать прогнозы. Например, что страна приобретает черты позднего СССР с доносами, уголовным преследованием за хранение литературы с критикой режима, давлением на адвокатов, и вот-вот появятся списки «неблагонадежных» (аффилированных с иноагентами). Готов ли «Мемориал» работать в таких условиях? Делать, что делали активисты, условно, в 1981 году?
— Мне кажется, «Мемориал» неплохо к этому подготовлен. В конце концов, активисты, которые это делали в 1981 году, сами же и создавали «Мемориал». Те же люди. Правозащита много лет пыталась работать с государством. Достучаться, убедить государство бороться, например, с проблемой пыток. Подтолкнуть к принятию нужного законодательства против пыток. Изменить правоприменительную практику. И так с каждой проблемой: свобода слова, свобода собраний…
В нормальном обществе это естественно: сигнализировать государству, чтобы оно решало проблемы. Но сейчас мы возвращаемся в точку, когда работать с государством невозможно. Оно игнорирует сигналы, отрицает проблемы, а вместо решений пытается бороться с несогласными, что очень похоже на СССР. Для нашей работы это означает больше сил по документированию информации, чем попыток реализовать какие-то пути-решения.
— Ближайшее будущее НКО в России видится вам мрачным?
— Хороших тенденций для НКО я не вижу.
— Возвращение к «черному налу»? Уход в глубокое подполье, например, для ЛГБТ?
— Пространство для работы НКО сужается. Любая деятельность, не подконтрольная государству на 146%, кажется государству нежелательной. С другой стороны, НКО сейчас очень важны. Именно они способны объединять тех, кто хочет участвовать в жизни страны, в жизни других людей, помогать, развивать, защищать. В позднесоветском периоде ничего этого не было. Сейчас есть. Не так все безнадежно.
— «Делай что должно, и будь что будет»?
— Лично я не поддерживаю этот тезис. Будто надел белое пальто и делаешь, что считаешь правильным, не думая о последствиях: «Я делаю хорошие вещи, а уж что там получится, я не виноват». Мне кажется, это немного безответственно.
— Что тогда вас морально поддерживает в современной ситуации?
— Ощущение дружеского плеча. То, что мы можем друг на друга опереться. То, что люди не хотят сдаваться, даже не рассматривают для себя такую возможность. Знаю, что это поддерживает не только меня.
— Среди близких лично вам людей нет тех, кто потерялся, кто выступает за насилие, кто агрессивен, с кем стало невозможно говорить о том, что происходит в стране и в мире?
— Наверное, мне повезло. Семья меня поддерживает. Среди близких и хороших знакомых таких людей нет. Кроме бабушки, она очень любит российский телевизор. С ней уже давно никаких дискуссий не ведем, еще до 2014 года прекратили. А вот у многих близких мне людей такие родственники нашлись. Например, у моей украинской подруги бабушка живет в Херсоне, очень старенькая. Этой бабушке звонит невестка из России. Бабушка говорит: «Я вижу, как по улице едет русский танк». Невестка не верит: «Зачем ты такое говоришь?». А бабушка еще Великую Отечественную помнит. «Я, — говорит, — русский танк ни с чем не перепутаю». — «Нет, ты не можешь это видеть». Раньше я думала, что России нужен хороший психотерапевт. Сейчас сказала бы — нужен психиатр. Что-то с этим надо делать, совершенно нездоровая ситуация.
«В правозащите всегда можно найти вариант для человека с конкретными особенностями»
— Я родилась и выросла в Нижнем Новгороде, закончила юрфак МГУ. Моя первая серьезная работа — следователь Следственного комитета. Правда, очень недолго. Потом несколько лет в коммерции. Года с 2015-го стала двигаться в сторону правозащиты. Сначала это были отдельные проекты. Например, в мемориальской программе «Горячие точки». С 2016 года я работала в Комитете против пыток. С 2021 года руководила юридической программой ЛГБТ-инициативной группы «Стимул». В августе 2021 года, уже «под занавес», пришла в ПЦ «Мемориал» на место координатора юридической программы.
— Отчего потянуло из коммерции в сторону правозащиты?
— Хотелось работать с тем, во что я верила. С важными для меня темами. Кроме того, у меня уголовно-правовая специализация, я интересовалась уголовным правом. Коммерция — немного другое.
— Каким качеством сегодня должен обладать человек, который занимает активную гражданскую позицию и идет работать в правозащитную НКО?
— Мне кажется, вера в идеалы, ценность личности. Приоритет интересов личности над интересами государства.
— Но «делай что должно, и будь что будет» — тоже вопрос веры, разве нет?
— Если веришь, что личность — это важно, ты обязательно будешь думать о том, как твои действия сказываются на окружающих. А храбрость… наверное, легче, если ты человек смелый…
— Олег Орлов выходил с антивоенным плакатом на Красную площадь, прекрасно зная, что дольше двух минут он там не простоит и ему наверняка прилетит штраф. Мне кажется, это очень смелый поступок. Может ли современный правозащитник быть человеком несмелым?
— Думаю, да. Многое зависит от личных качеств человека. Для кого-то это важно, нужно, соответствует его темпераменту. Для кого-то нет. Не обязательно страх тюрьмы. За пикет не предусмотрены какие-то конские сроки. Просто человеку некомфортно. Потом, есть же разные точки приложения усилий. Масса непубличной работы. Можно составлять доклады, мониторить, передавать информацию. В конце концов, финансово помогать организации. В правозащите всегда можно найти варианты для человека с конкретными особенностями.
«Ищите новые форматы»
— Как люди могут поддержать новый «Мемориал»?
— Нас поддерживает распространение информации о том, что мы есть. Это нам сегодня важно и нужно. Но, конечно, мы думаем о том, как организовать краудфандинг, как наладить волонтерскую работу.
— Вы весьма целеустремленно идете вперед. Дайте, пожалуйста, совет тем активистам, которым сейчас не очень легко.
— Искать новые форматы для продолжения работы. Мы искали и нашли.
— Никогда не сдавайся, как та лягушка, которая держит цаплю за горло?
— Да, да. Чем лучше ситуация в стране, чем сильнее люди защищены от государственного произвола, тем меньше нужны правозащитники. А когда все плохо, ценность и важность нашей работы возрастает.
