От государства к обществу и обратно — не самый очевидный, но стабильный жизненный цикл почти любой массовой технологии. Автор Теплицы Олег Уппит рассказывает на примерах о «петле», в которую попадают изобретения.
Колебания технологий
В судьбе любого изобретения со времен Иоганна Гуттенберга можно увидеть два разнонаправленных движения: от государства к обществу и обратно. Технология начинает колебаться между двумя полюсами: созданное для секретных правительственных программ становится общественным достоянием, а придуманное для всеобщего блага превращается в инструмент давления на личность. Самый очевидный пример — Интернет.
В рекордные для технологий своего времени сроки будущая Всемирная паутина смогла освободиться от служения чисто государственным интересам и вырваться на свободу. Два десятка лет существования первой международной сети ARPANET она была, в первую очередь, инструментом ученых. А военные, хоть и спонсировавшие развитие технологии, даже не могли полностью оценить ее потенциал. С развитием Сети, ставшей нынешним Интернетом, все большую силу получали частные, а за ними и коммерческие интересы.
Однако десятилетие «свободной Сети» сменилось ее возвращением под руку «сил контроля»: уже в конце 90-х Интернет был присвоен крупным бизнесом. Следующим шагом стала готовность собственников социальных сетей, мессенджеров и поисковиков-монополистов идти на уступки режимам, посягающим на свободу своих граждан, ограничивая доступы и открывая личные данные.
Еще одна проблема — добровольная капитуляция тех, кто готов сам заявить о «конце приватности». Сегодня все больше людей задумываются о том, как оставаться в тени, находясь в Сети, как оставлять минимум следов или не оставлять их вовсе. Возможно, сейчас мы наблюдаем возвращении Сети обратно к обществу и отдельным индивидам — если «криптографическое вооружение» станет общим трендом, а не уделом небольших групп цифровых партизан.
«Догоняющий игрок»
Блокчейн — инструмент, который позволяет гарантировать уникальность и подлинность транзакций, шифруя и распределяя данные по горизонтальной сети свободно масштабирующегося объема.
Технология получила известность благодаря тому, что на ней базируются эмиссия и обращение криптовалют. Конечно, власти разных стран приняли в штыки появление платежного инструмента, гарантирующего анонимность сторон и совершаемого перевода. Но возможности технологии оказались столь велики, что, оценив их потенциал, они довольно быстро пошли на попятную.
Блокчейн стал инструментом настолько революционным и значимым, что государства со всех сторон тянутся к нему, стремясь внедрить в свои рабочие процессы. Доходит даже до того, что им приходится придумывать, как обойти собственные законы, например, ограничивающие производство криптовалют.
С одной стороны, государства готовы вкладывать в развитие инфраструктуры, поддерживающей технологию, колоссальные средства (по объему которых с ними мало кто может конкурировать). В то же время им не хочется лишаться контроля. Это приводит к попыткам создания методик, которые отслеживали бы переводов криптовалют. Такие подходы дискредитируют блокчейн и подрывают основы его функционирования.
На этом примере мы можем увидеть несколько основных принципов, которым следует власть сегодня при взаимодействие с технологиями:
- она «догоняющий игрок»;
- она неспособна оценить технологию целиком (впрочем, это общее свойство взаимодействия с технологиями в эпоху приближения сингулярности);
- она готова вливать огромные суммы в развитие инфраструктуры одной рукой, а другой сдерживать развитие, рискуя его остановить.
До цифровой революции
Так было не всегда. Например, работая с самыми массовыми технологиями прошлого века — медийными, государства всегда начинали в сильной позиции и долго ее удерживали. До тех пор, пока технология не переставала быть им интересна, оказываясь менее рентабельной по сравнению с новыми разработками.
Медиа также переживали колебания «власть — общество». Массовая печать становилась в разное время то инструментом государственной или религиозной пропаганды, то рупором мелкого бизнеса. А к концу XIX века и средством политической борьбы в руках революционных и общественных движений, со всем спектром их представлений о лучшем мире — от борьбы за свободу и эмансипацию до призывов к террору и вооруженному сопротивлению.
Похожая судьба ждала в ХХ веке и радио. Почти повсеместно власть сама подталкивала развитие радио и рост инфраструктуры, обеспечивающей его доступность. Но в погоне за тем, чтобы каждый гражданин стал слушателем, внимающим официальным новостям, государства сами создали технологии, которые позволили радиоволнам вырваться из-под их опеки.
Уже к середине ХХ века частники-пираты смогли серьезно потеснить официальные радиостанции во многих регионах. Вещательное оборудование становилось компактнее, доступных диапазонов распространения волн появлялось все больше. Пираты перевозили портативные станции в машинах или разворачивали полноценные студии на баржах и морских платформах в нейтральных водах. Самой известной из таких станций стала британская Radio Caroline (именно этот корабль имели в виду создатели фильма «Рок Волна»), а ее неудавшийся конкурент Sealand заложил основу для такого явления, как микронации.
После распространения радио, стало понятно, что для новых технологий нет границ. Вспомните про вещание через «железный занавес» или борьбу радиостанций Северной и Южной Кореи.
Период активизма мелких частных радиостанций быстро сменился засильем представителей музыкальной индустрии, которые оценили потенциал новых форматов вещания для своего бизнеса. Сегодня происходит откат — радио вновь обращается в полупропагандистский инструмент, адресованный людям, которым другие медиа не доступны по каким-то причинам (из-за отсутствия технического доступа или социального неблагополучия).
На смену радио пришло более эффективное в плане «влияния на умы» телевещание. На примере того, как радио на долгое время оказалось заброшенным, выпав из сферы государственных интересов, мы можем увидеть подтверждение тезиса про инфраструктуру. А еще пример радио показывает, как легко и быстро власть может отказаться от технологической новинки, в которую было вложено много усилий и средств.
Новые форматы
Социальные сети и компьютерные игры конкурируют с традиционными медиа и все больше их вытесняют. Если первые берут массовостью своего проникновения, то вторые — степенью вовлеченности.
Затянувшееся «детство» индустрии, на протяжении которого она была развлекательной, заканчивается. Взаимодействуя с историей об умирающем от рака пятилетнем мальчике в игре «That Dragon, Cancer» или с трагедией двух братьев во время Исламской революции в «1979 Revolution», можно поставить под сомнение сами слова «игра» и «игрок».
Решая, пропускать ли через границу сомнительных беженцев, в симуляторе «Papers, please», или примеряя на себя роль следователя в «Orwell», надо принимать неудобные и даже мучительные этические решения. Так игры становятся новым «большим жанром» и заставляют людей задумывать наравне с другими видами искусств.
Однако и тут не все благополучно. Традиционно, самыми массовыми жанрами были шутеры и другие игры, посвященные вооруженному противостоянию. Но если 15 лет назад, геймер, выступающий на стороне террористов в «Counter Strike», не вызывал никаких вопросов, то сегодня, играя за «неправильную» страну в «World of Tanks», можно получить множество косых взглядов. Интересный пример, как в России превратили клон белорусского танкового симулятора «Armored Warfare» в идейно ангажированный «Проект Армата», в самом названии которого заложена очевидная идеологическая нагрузка.
Неодобрительно относятся к «непатриотичному» поведению или содержанию игр не только игроки, но и сами государства. Например, в Китае у геймеров нет возможности приобрести «Battlefield 4», так как она «дискредитирует армию КНР».
В России тоже есть разные примеры. Эпизод с террористами, захватывающими аэропорт в «Call of Duty: Modern Warfare 2», был удален по патриотическим соображениям. А подробности личной жизни одной из героинь «Owerwath» не обсуждаются в российской версии игрового бэка (базовая информация, на основе которой создается сюжет — Прим.ред.) из-за закона о «пропаганде нетрадиционных отношений», причем по инициативе самой компании-разработчика.
Обращаясь к примеру «Проекта Армата», можно предположить, что сегодня у игр есть большой потенциал для превращения в инструмент патриотической пропаганды, эдакую «технологическую «Зарницу».
Можно сделать попытку предсказать определенные витки развития таких технологий, как дополненная и расширенная реальность. Они станут, судя по всему, основным медиумом игровой индустрии в ближайшие годы. Наверняка найдутся те, кто будет отстаивать традиционные ценности и патриотические взгляды в мирах Meta. Уже сейчас они используются не только для развлечения или образовательных целей.
Кроме отличной подборки «социального VR», которую публиковала Теплица, я хотел бы выделить проект The Guardian, погружающий пользователя в опыт пребывания в одиночной камере. Также все чаще звучат вопросы, можно ли переносить в виртуальную реальность традиционные военные игровые жанры с их жестокостью.
Потенциал политического использования технологии довольно велик. Если традиционные прямые трансляции собирают огромные аудитории, почему бы не использовать для этого и новый инструмент? А где трансляции публичных выступлений и митингов, там может оказаться и VR с факельными шествиями и массовыми казнями (если появится спрос).
Бизнес и война
Работа с системами распознавания лиц и биометрических данных — пример происходящей прямо сейчас апроприации технологии бизнесом. В 2021 году инструмент, долгое время служивший лишь контртеррористическим интересам и слежке, оказался востребован в качестве средства валидации платежей и авторизации в различных сервисах. Пока что центром такого применения стал Китай, но уже скоро эта технология станет общим местом — это и правда удобно. Ну, а то, что разные сервисы будут знать всех в лицо, — невеликая плата за повышение удобства, как думают многие пользователи.
Обратные примеры, когда первыми идут военные, а уже следом за ними бизнес и общество, — геопозиционирование и беспилотные летательные аппараты.
Возникшие в начале 80-х GPS и «ГЛОНАСС» предназначались для точного определения местонахождения стратегических объектов и последующего наведения ракет. То есть предполагалось только военное применение этих систем.
Новый виток государственного интереса к геопозиционированию возник, когда выросло количество постоянно действующих пользовательских устройств. И стало понятно — граждане сами, добровольно и ради собственного удобства обзавелись инструментами, дающими доступ к информации о том, где они сейчас находятся.
Может показаться, что слухи о том, что GPS можно использовать для слежки, появились едва ли не раньше, чем государственные институты в действительности стали применять технологию с этой целью. Технологически это, конечно, возможно. Но там, где общество следит за правами своих граждан — затруднительно. Это показывает, например, дискуссия, которую развернул против применения GPS для несанкционированной слежки сам изобретатель технологии Роджер Л. Истон. Сегодня такие подозрения стали общим местом в любом разговоре о системах геопозиционирования, но большинство людей продолжают пользоваться технологией.
Боевые беспилотные летательные аппараты (БПЛА) применяют против «предполагаемых террористов» уже больше 15 лет. А вот массовое использовать БПЛА в коммерческих интересах начали где-то шесть-семь лет назад. И речь идет не только о попытках «доставки дронами» или пользовательском развлекательном секторе.
Дело в том, что развитие технологий распознавания изображений позволило беспилотникам за этот короткий срок серьезным образом перетасовать рынок аэрофотосъемки. Дроны сегодня используются в картографии, энергетике, охране природы и при поиске полезных ископаемых. Они потеснили не только дорогостоящие вертолеты, но и людей. Например, способные к зависанию в воздухе и аккуратному маневрированию коптеры помогают искать неисправности на вышках ЛЭП, не отключая их и не загоняя на каждую бригаду высотников.
Так, БПЛА и системы распознавания лиц начали служить корпоративным интересам, а геопозиционирование прошло «полный цикл». Сможет ли человек «вернуть себе» эти технологии и как это произойдет — пока непонятно. Пока что общество противопоставляет им лишь концепции защиты — камуфлирующий макияж, сбивающий с толку камеры, или светоотражающие накидки, дезориентирующие беспилотники.
Разорвать петлю
Сейчас самый, пожалуй, интересный вопрос — не то, когда и как та или иная новинка окажется инструментом власти или будет у нее отобрана. Важнее понять, является ли колебание «общество — государство» аксиомой для технологий, существует ли оно объективно и непреложно. Или то, что мы видим, — лишь следствие существующей природы социума, изменяя которую, можно повлиять и на эту амплитуду. Не смогут ли сами новые технологии так сильно перекосить чаши весов, что маятник перестанет работать, и если да, то на какой стороне?
Что важнее: прорыв в области «отмены приватности» в Сети или возможность отнять у государств монополию на производство энергии в области возобновляемой энергетики? Я специально беру примеры из столь разных и трудно поддающихся совместной оценке областей, дальше легче не будет.
Сможет ли власть не упустить технологии в условиях их ускоряющегося развития? А хватит ли обществу сил держать руку на этом пульсе? Не окажется ли что, набрав обороты, инновации сами станут неуправляемо скакать от социума к государству, очень быстро, очень неожиданно, но и очень краткосрочно изменяя баланс между ними?
