Доктор физико-математических наук, профессор, сооснователь вольного сетевого сообщества «Диссернет» Андрей Ростовцев рассказал Теплице о том, что изменилось в работе проекта после начала войны, о новых технологиях в работе и о том, что будет с наукой без международного сотрудничества.
— Андрей, вы сейчас в России?
— Да, поэтому сразу должен предупредить, что я мог бы сказать гораздо больше, но приходится себя ограничивать в выражениях и по сути. Мой ближайший коллега по «Диссернету» уже под домашним арестом [имеется в виду профессор Андрей Заякин, которого задержали в конце августа и предъявили обвинение в финансировании «экстремистской деятельности» за пожертвование размером 1000 рублей в Фонд борьбы с коррупцией. — Прим. ред.], еще несколько вызваны к следователю на допросы, поэтому приходится ограничиваться.
— Как ваши коллеги себя чувствуют?
— Андрей Заякин плохо себя ощущает, ему понадобилась помощь психотерапевта, и все это было неожиданно. К тому же на нем было многое завязано в проекте, он очень деятельный человек, а сейчас у него нет возможности связи и коммуникаций. Андрей — секретарь комиссии по противодействию фальсификации научных исследований при президиуме РАН [Российской академии наук. — Прим. ред.], и эти дела тоже встали. Со всех сторон обложили. А в целом мы себя ощущаем так же, как и многие наши сограждане, что уж тут говорить, сами понимаете.
— «Диссернет» часто попадал в поле зрения наших правоохранительных органов?
— Не первый раз, конечно, на нас регулярно пишут доносы, мы часто попадаем на страницы «желтой» прессы. Если донос от какого-нибудь важного человека, то нас вызывают на допросы в следственные органы.
По науке нас никак нельзя ухватить, поэтому у нас пытаются найти какие-нибудь экономические нарушения. Но их нет, потому что у нас нет ни бухгалтерии, ни юридического лица. Мы собирали деньги на новый сайт, сейчас он уже почти готов, а с собранной суммы мы заплатили все налоги и отчитались. Мы вместе с юристами внимательно следим за этим.
Сейчас пошла новая волна, теперь Сергей Пархоменко [журналист, волонтер «Диссернета». — Прим. ред.] у нас иноагент, Андрей под домашним арестом до октября, потом будет суд, исход которого, очевидно, будет нерадостный. Но мы решили, что пока мы можем, не будем останавливаться.
«Диссернет» сейчас — машинка, которая производит заявления о лишении ученых степеней, а у нас этих жуликов так много, что мы не успеваем обрабатывать. Каждый месяц пачками отправляем такие заявления в министерство. Бывали месяцы, когда их было больше сотни. Эффективность этого конвейера выше 90%, то есть 9 из 10 заявлений удовлетворяют, и жулики остаются без ученых степеней. В основе этой работы лежат алгоритмы, которые помогают изначально выявлять жуликов, а только потом эксперты сверяют, правильно ли сработал алгоритм. Понимаете, у нас такие высокие пороги, и мы даже не смотрим, если человек списал 3-4 страницы — для нас это ерунда. А вот когда списаны десятки страниц или все до последней строчки — это наш случай. Очень часто люди меняют только титульную страницу работы, а все остальное оставляют. С такими очень просто работать, таких мы постоянно отправляем на лишение ученой степени, а они нам пытаются мстить.
— У вас был момент после начала войны, когда вы вместе с коллегами решали, закрываться или продолжать работу?
— Прямо в первые дни мы решали. У нас немного сместились акценты, мы по-прежнему занимаемся главным — репутацией ученых, не только диссертациями, а всем тем, что отличает настоящего ученого от человека, который за ученого себя хочет выдать. В нынешних условиях у этих людей появилась общая особенность — они перестают мыслить критически, что вообще-то необходимо для ученого. Например, начинают заявлять о мистических биолабораториях в Украине, генетическом оружии и прочем. Теперь мы их тоже относим к категории лжеученых. К базе тех, кто списал диссертации, кто жульничал в них и выдал чужие результаты за свои или чужие публикации за свои, прибавились и те, кто отказался критически мыслить.
— То есть не из диссертаций, а из публичных выступлений?
— Публичных заявлений, писем, обращений, в которых содержатся слова, которые ученому не пристало высказывать. Вместе с социологами из Санкт-Петербурга мы посмотрели на всякие библиометрические показатели тех, кто поддержал агрессию, и тех, кто выступал против агрессии. Получилось, что у тех, кто отказывается критически мыслить, показатели низкие, и наоборот, те, кто против, проявили себя в науке лучше.
— За такие высказывания тоже лишают ученых званий?
— Нет, но это клеймо на всю дальнейшую научную карьеру.
— Может быть, ученые в том числе переходят на сторону «зла», потому что думают, что никакого международного сотрудничества для российских ученых больше не будет?
— Это заблуждение. Очень многие просто молчат, а тех, кто переходит на «темную сторону», не так много, может быть, тысяча человек, то есть порядка 1% или даже меньше.
— А что тогда стало с международной работой?
— Международная коммуникация стала сложнее, что в современном научном мире необходимо, ведь наука интернализированная. Изолированных научных сообществ не бывает. Где-то обломились возможности ездить на конференции, а в международных экспериментальных проектах, как, например, в Женеве, где Россия участвовала не только деньгами, но и учеными, все потихоньку подвисает. В Германии уже российских участников вывели, а в Швейцарии оставляют до конца действующих контактов без продления, если ситуация не изменится. Такого будущего, ради которого ученые работали на протяжении десятилетий, может не случиться. Большие международные сотрудничества — это многолетний труд, чтобы реализовать масштабные эксперименты на ускорителях, нужны годы, а тут может остаться только один год, ученым придется искать себя заново на новом месте.
К тому же мы не производим никакого высокоточного научного оборудования, мы пользуемся тем, что закупали за рубежом, а теперь с этим становится все сложно. В таких условиях отмирает международное сотрудничество. Если бы мы были в XVII-XVIII веках, то с этим можно было бы мириться, но сейчас научная активность потихонечку начнет отмирать. Как говорит мой коллега, профессор Михаил Гельфанд, наука умрет не тогда, когда ученые перестанут писать статьи, а тогда, когда они перестанут понимать чужие статьи. Кстати, со статьями тоже проблема — нас отключают от разных международных библиометрических баз.
— Вы же в том числе помогали ученым уезжать?
— Это непубличная деятельность, я бы не очень хотел говорить о ней.
— Правильно ли я понимаю, что с началом войны «Диссернет» впервые стал реализовывать непубличные проекты?
— Часть нашей работы всегда была непубличной, но я бы не делал на этом акцент.
— Хорошо. Но в целом какой ваш совет молодым ученым — уезжать?
— Мой совет остается таким уже на протяжении многих лет, и он не связан с политическими событиями. Я считаю, что в начале научной карьеры абсолютно необходимо поездить по миру, поработать в разных лабораториях. Я на собственном примере знаю, и все мои аспиранты работают за рубежом. Сейчас это приобрело дополнительный важный акцент.
— Недавно вы выпустили новый плагин — еще более эффективный инструмент поиска плагиата и фальсификаций в работах, расскажите про него.
— Теплица в том числе помогла осуществить это. В последние годы широко распространились инструменты обнаружения плагиата, поэтому со временем жулики перестали просто так списывать, они стали переписывать, искать синонимы и прочее. Программы антиплагиата тоже научились искать синонимы, но на юридическом языке все стало сложно доказуемо, потому что написаны разные слова. Но численные результаты ни одна программа не сравнивала, потому что чаще всего они представлены в виде таблиц и схем, которые сложно декодируются. Поэтому жулики брали чужие таблицы, например, чужие результаты изучения другого лекарства. Мы придумали, как вычислять плагиат, даже если текст изменен до неузнаваемости. В основном это встречается у врачей, ветеринаров и сельскохозяйственников. Врачи, к слову, потом используют свои ученые степени, чтобы обслуживать пациентов по более высокому тарифу.
У нас уже сотни оформленных работ, проверенных новым плагином. Недавно мы стали подавать заявления на лишения ученых степеней. Сейчас они доходят до рассмотрения, на это уходят месяцы. Первые рассмотрения по фальсификации результатов реальных исследований, к сожалению, не в нашу пользу. Но те диссертационные советы, в которые пока что попадали наши заявления, тоже состоят из крутых жуликов. Поэтому мы не опускаем руки. Все самое интересное только начинается!
Еще мы обнаружили, что некоторые таблицы результатов могут быть немного изменены, то есть, например, вручную изменили только последнюю цифру после запятой. Мы научились определять и такие. У нас уже целая коллекция подобных работ. Я всегда говорю, что «Диссернет» — это большой социологический эксперимент. Нам еще только предстоит доказывать, что природа не может исправить сотню табличных результатов по одному и тому же принципу. Очевидно, что будет сопротивление, но мы еще не дошли до него, надо сначала закончить с теми работами, что один в один списаны.
— Вы долго работали над плагином?
— Само программирование не очень сложное, а вот отлаживать программу на реальных работах заняло много времени. Сперва мы несколько месяцев настраивали первую часть. А потом пошла часть с измененными данными, и нам пришлось учить систему находить одинаковые исправления. Для машинного обучения нам еще предстоит набрать нужное количество примеров. Искусственный интеллект нам в итоге не понадобится, потому что оказалось, что работ, списанных подчистую, намного больше, чем тех, в которых люди исправляют данные. Раз в десять больше! Я думал, что все будет наоборот.
— А как комиссия тогда аргументировала отказ, если по цифрам полное совпадение?
— Есть положение Минобрнауки о присвоении и лишении ученых степеней, в нем остался только один пункт, по которому можно лишить ученой степени, — плагиат. Формально мы подаем заявление на плагиат, а нам говорят, что три таблицы (то есть три страницы плагиата) на 200 страниц работы — это смешно. Конечно же, все понимают, что это не мелочь, а главная суть в диссертации. Поэтому им приходится использовать формальный бюрократический прием.
— Большая часть работ, которые вы анализируете, это достаточно старые работы, ведь сейчас в каждом университете проверка на антиплагиате?
— Нет, потому что сфальсифицировать можно и результаты проверки на внутреннем антиплагиате. Хотя, конечно, количество грубого плагиата за последние годы сократилось. Плюс все меньше комиссий защищают липовые диссертации. По-прежнему есть просто работы, которые с научной точки зрения ничего не значат, с этим почти ничего не сделать.
Почти за 10 лет работы у нас задокументированы 12 000 диссертаций с масштабным плагиатом, а еще столько же, если не больше, лежит не задокументированных. На сайте выложены пока что только три тысячи кейсов, и каждый день все больше накапливается очередь на публикацию. Даже если мы сейчас прекратим всю работу, то только к 2083 году опубликуем все то, что уже сделали. Мы гуляем по богатому фруктовому саду и срываем плоды только с самых низких веток, лезть до макушки даже и не надо.
— А что касается переводного плагиата?
— Мы готовили несколько докладов для президиума Академии наук по переводному плагиату, когда человек переводит чужую статью и публикует в иностранном журнале под своим именем. Мы готовили вынести на широкую публику результаты наших исследований. Но мы остановили эту работу, потому что Андрей Заякин теперь под домашним арестом.
— Ваша команда сейчас в основном за рубежом?
— Да, как и в большинстве гражданских проектов сейчас. Я остался по личным причинам, у меня семья и кошки. У меня в России более интенсивное живое общение с коллегами. И возраст, надо сказать откровенно, тоже играет роль. Пока нет прямой угрозы, я буду здесь. Когда началась война, я находился за границей, тогда встал вопрос, возвращаться ли или нет. В конце концов я вернулся — это было сложное решение.
— Но было же невозможно предположить задержание Андрея Заякина?
— Это, правда, было неожиданно для нас. Но все мы ходим по краю. Недавно в одном из интервью Евгения Альбац говорила, что узнала, что у нее есть 2-3 недели до ареста, и тогда решила уехать. В такой ситуации я тоже уеду.
— Вы сделали паспорта кошкам?
— Еще нет, я пока не на низком старте.